Песня длиною в жизнь

28 января в "БК" - Женя Кочевник выступил с сольной программой

Всегда трудно писать о тех личностях, с которыми тебя связывают приятельские отношения, общие воспоминания и тому подобные вещи. Однако субъективность - такая подлая вещь, что просочится в любом случае, в той или иной мере. Итак, 28 января "Белый кот" попытался примерить на себя атмосферу камерности, спокойствия и интеллигентного общения, и все это - в честь концерта Жени Кочевника. Необходимая атрибутика акустического концерта украшала сцену, на которую предстояло выйти герою вечера: стул, стол, свеча, ящик для записок, стакан воды. Все эти декорации создавали ореол строгой романтики.

Женя в последнее время перекочевал было в Москву, но, использовав все возможности выступить, пообщавшись с разнообразными слоями общества, созрел для сольника длиною около двух часов и вернулся в родной город.

Это событие посчитали достойным освещения телевизионщики: в зале было замечено аж две камеры.

Выступление Кочевник начал с ударной вещи "Серебром по нервам"... Голос его - очень сильный, хорошо гармонирующий с мелодикой и текстами в стиле фолк, шквалом обрушился на зрителей.

Публика подтягивалась медленно и рассаживалась за столики (в зависимости от цели визита). Поклонники и друзья - в зале, завсегдатаи "Кота" - в баре, по ту сторону сцены, хотя было среди зрителей и несколько случайно попавших на концерт неформалов буйного характера, в дальнейшем реагировавших на рулады Кочевника, как Каштанка на дудку хозяина - нестройным и глумливым подвыванием. Это слегка нарушило общее мирное настроение и окончательно доказало, что определенную часть публики "Белого кота" никакой акустикой не проймешь: все равно в сортирах девочки тошнуют, а мальчики двери выламывают.

Тем временем исполнялась уже вторая песня, третья... Перерывы Женя делал только на чтение записок. К числу любопытных текстов можно отнести просьбы спеть Цоя, Летова и "Владимирский централ", поступавшие от вышеописанных неформалов, а также вопрос, как Кочевник относится к "Калинову мосту". Женя, кажется, не заметил его (вопроса) провокационности, поскольку творчество Ревякина, безусловно, на него сильно повлияло, и местами это, к сожалению, вылезало наружу.

Что касается текстов песен, то они напоминали смесь привычной для депрессивного рока алкогольно-наркотической тематики с русско-народными кружевами. К чести Жени будет сказано, фолк-лирика его не опускалась до уровня ремесленных подделок под Хохлому и Гжель, и хотя придирчивый взгляд различил бы в ней повторяющиеся клише, это можно объяснить самой сутью народной поэзии. Вопрос в том, готовы ли мы воспринимать ее в таком виде... При хороших вокальных данных, Кочевник частенько умудряется перекрыть смысл песен силой голоса, и вогнать слушателей в состояние транса, который сродни тому, что испытывают во время церковной службы. И основная причина этого - монотонная подача и однообразность мелодий. Вспомнить, была ли уже исполнена определенная песня или нет, увы, не всегда было возможным.

Медитативность Жениных песен все же не оставила зал равнодушным, люди аплодировали после каждой композиции. Во время одной из песен в зале счастливыми слезами плакала девушка...

В конце второго отделения Кочевник пообещал спеть "добрую и ласковую песню", после чего была исполнена одна из самых сильных его вещей. Фразу "Спать уложили/Насовсем!" Женя хрипло прокричал в микрофон в нехарактерной для него истерично-отчаянной манере, добавив интонационного разнообразия в общую картину. В целом эта вещь неуловимо напоминала "Ванюшу" Башлачева - по образному ряду, пунктирно читавшемуся сюжету, и мрачному, невыносимо трагическому настроению.

После очередной паузы, во время которой немногие разошлись по домам, Кочевник продолжал петь. Это было уже "третье отделение" по просьбам трудящихся, но оно вряд ли могло кардинально изменить общее впечатление от концерта, который, кажется, весь состоял из распевных, протяжных, вибрирующих гласных букв, задевающих скорее осязание, чем сознание.